ЛЮК МАЙРОН ХАРДИ
http://www.sidmen.com/storage/editor/line.png
LUKE MAYRON HARDY

Возраст: 26 лет (16.08.1994);
Роль в постели: пассивен;

В Нефасе: с апреля 2020 года;
Каста: доктора;
Профессия: хирург-ангиолог;
Уровень безумия: VII Уровень. (Superbia);
Сверхспособность: Лечение;

Рост: 172 см;
Расположение клейма: на шее справа;
Особые приметы: проколото левое ухо, на левом запястье татуировка - знак бесконечности

Поющий принц Ai Mikazehttp://sd.uploads.ru/YFvmS.jpg

БИОГРАФИЯ ДО ЛЕПРОЗОРИЯ
http://www.sidmen.com/storage/editor/line.png

- Лита? - он сидит в белоснежной больничной палате, только писк кардиографа нарушает ровный строй мыслей. Ему двенадцать. Всего лишь двенадцать, - Лита...
Она, кажется, спит. Или не спит? Что если она на самом деле вовсе не спит?
Прозрачная жидкость в капельнице отсчитывает каждую секунду, спускается вниз по тонкой трубочке и попадает в синюю вену на тонкой руке.
- Лита! - ком подступает к горлу, - Лита, пожалуйста... - его голос дрожит, он сам весь дрожит. Тонкие пальцы касаются ее бледной руки. Он осторожно трясет ее эту призрачную руку, сейчас она кажется ему стеклянной - немного надавишь и она тут же покроется паутиной трещин и рассыплется осколками, - Лита, я прошу тебя!
Он трясет ее безвольную руку все сильнее и сильнее. А она все молчит. Негодная девчонка! Зачем она молчит?! У него же сейчас сердце из груды вырвется. Он повторяет шепотом: "Лита..."
Только теперь, когда он уже схватился цепкими пальцами за ее плечи, она раскрывает свои чудесные изумрудные глаза и начинает хохотать, и ее звонкий смех заставляет содрогаться все его существо. Ее чудесный смех. Он ненавидит его. Он безумно влюблен в него. Этот смех часть него самого. Этот смех - он сам. Он создан из этого смеха, из ее зеленых глаз, из ее несломленной болью души.
- Ну за что ты так со мной? Я же знаю, что ты нарочно, что ты притворяешься! - он падает опять на стул, обижено скрещивает руки на груди и подыгрывает ей. Сколько раз они играли в эту безумную игру? И он всегда делает вид, что подыгрывает ей. И каждый раз боится, что сегодня все будет по-настоящему. Зачем он притворяется, что подыгрывает ей?
Тихо пищит кардиограф, отсчитывая каждое мгновение ее тлеющей жизни.

- Лита, мне страшно.
- Я знаю, Люк. Мне тоже страшно.

Она умерла во вторник. Во вторник, который смеялся над ними безупречно ясным небом. За три дня до этого бледная, потерявшая свою красоту, изможденная болезнью Лита впала в кому. Он просидел эти три дня у ее больничной койки все еще лелея надежду, которая то и дело угасала, подталкивала его к бездне. Он же с экзальтированной любовью разжигал ее вновь и вновь.
Она умерла во вторник.

                                                                            Они оба родились во вторник.

                              Мальчик и девочка. Близнецы.

                                                     В такой же улыбающийся день.

                                                                           Он ненавидит вторники.

На исходе лета, в середине августа близнецы Люк и Лита проникли двойным счастьем в чету Харди. Их отец видный английский бизнесмен, владеющий сетью аптек в Лондоне, бросил все силы, задействовал все доступные связи на то, чтобы дети родились здоровыми. У его жены, Арли, было слабое здоровье. Ей нельзя было рожать, но они так сильно хотели детей - маленьких бегающих по дому ангелов. Своих детей.

Небо сделало им подарок.

Люк и Лита были отражением друг друга: светло-русые волосы, одинаковые утонченные черты лица, только цвет глаз разный (у Люка - голубые, у Литы же они были зелеными). И абсолютно разные характеры. Люк был спокойным, вдумчивым ребенком, с раннего возраста интересующимся научными телепередачами, рано научившийся читать и любящий походы в музеи, а Лита, этот маленький бес во плоти, вечно доставляла проблем и брату, и родителям. То перевернет миску с мукой на себя, то умудрится как обезьяна покататься на шторах и сорвать их вместе с гардиной, то разрисует спящего брата. Она была невоспитанной, неконтролируемой. И только лишь один Люк мог ее угомонить. Только он знал подход к ней. Лита никогда не смела перечить брату. Люк любил сестру настолько, что прощал ей все. Вечно прощал ей каждую ее выходку. Он всегда был взрослее и умнее сестры. Она же любила жизнь, она умела ей радоваться так, как никогда этого не умел ее брат. Была неусидчивой, учеба давалась ей с трудом. Но Лита умела манипулировать людьми. Как же противоречила этому ее доброта. Люк не понимал этой ее доброты, и этой ее необъяснимой любви к самопожертвованию.

                                                 Они никогда не ругались.

                                           Они ни разу за двенадцать лет не подрались.

В десять выяснилось, что у Литы острая лейкемия. Это стало концом жизни. Началом длительной борьбы. Два года Лита таяла на глазах у своей семьи. Вечно смеющаяся. Вечно счастливая Лита. Ее длинные красивые русые кудри. Люк с ужасом наблюдал за тем, как они безжалостно опадали на пол, сломленные химиотерапией. А Лита смеялась над ним, когда он, во время их похода в парикмахерскую забрал одну прядь себе. Смеялась и говорила, что совсем скоро у нее отрастут точно такие же или они даже будут еще лучше, и когда-нибудь потом она обязательно покрасит их в голубой, чтобы они всегда напоминали ей о его синих глазах. Она любила этот цвет. Голубые платья, голубые банты, аквамаринового цвета туфли, портфели, тетради, блокноты.

                                         Один лишь Люк знал о том,
                                                    как она горько плачет,
                                                         когда поблизости никого нет.

Они знали, что она умрет. Они с самого начала не стали друг друга обманывать. Они понимали, что нельзя друг другу врать. И все улыбались. Как ни в чем ни бывало улыбались. Жили как прежде. Ездили на выходные в Париж, часто навещали бабушку и дедушкой в Эдинбурге, гуляли по набережной Темзы. Как же он устал за эти два года. Как он повзрослел за эти два года. Даже мать, бедная Арли с ее ужасным здоровьем, держалась со всех сил, чтобы не подводить дочь. Как страшно ей было наблюдать за тем, как умирает ее дитя. Она держалась. Изо всех сил. И точно также, как и ее бедная девочка, плакала, когда никто этого не видел.
Лита постоянно ругалась на Люка за то, что тот начал пропускать учебу, чтобы посидеть с ней в больнице. Она хотела, чтобы он приносил ей оттуда новости. Любые новости. О том, как Джош опять обидел очередную девочку, о том, как Аня поссорилась с Кэтрин и они не разговаривали несколько дней, о том, как прошел день рождения Билли. Но больше всего ей хотелось узнать, как там Том, который попал к ним в класс в этом году. Больше всего ей нравилось слушать про Тома. Люк постоянно приносил ей новости о Томе. Они постоянно говорили о Томе.
А потом Литу выписали. И ее помешанность на Томе обрела форму. Люк никогда не говорил Тому о том, что на самом деле чувствовала Лита. Ему было страшно об этом говорить. Он боялся, что это сделает только хуже. Зачем она просила его оберегать Тома? Зачем она была так жестока с братом? Он бы с радостью уже обо всем забыл, но эта ее просьба, ставшая для него мучительной. Он не мог сказать умирающей сестре "нет".

                                          Она умерла во вторник перед самым Рождеством.

                                                         Люк не любит Рождество.

                                                                    Люк ненавидит вторники.

                                         Люк никогда не празднует свой день рождения.

Тогда Люк решил связать свою жизнь с медициной. Он не думал об этом раньше. Ему казалось, что еще не время. Но теперь ему хотелось связать свою жизнь с медициной, потому что он сам бы наверняка смог спасти сестру. Но ему было всего лишь двенадцать лет. Если бы только он был старше. Все их семейные и деловые связи с лучшими врачами Англии не дали никакого толку - она все равно умерла. Его прекрасная Исида.
Культ сестры преследует Люка по сей день: отражением в зеркалах, в ночных кошмарах, которые все продолжают и продолжают мучить Люка, в собственных движениях, в фотографиях, в чужих образах и в Томе.

Том напоминает ему о Лите.

После того, как Литы не стало, у Люка случился нервный срыв. Родители были вынуждены положить его в клинику, боясь потерять и второго ребенка. Он бы ни за что не стал даже думать о попытке суицида, он уже тогда для своего возраста был слишком расчетливым и холодным, но факт того, что Литы больше нет, сломил его, и у него начались галлюцинации.
Тогда же в клинике выяснилось, что у Люка гипертиместический синдром. Он запоминал все: запахи, которые вдыхал за день, слова, которые произносили прохожие, строчки из журналов, случайно выхваченных глазами у киосков с газетами, какое пирожное, какой кофе купил в девять утра двадцать три минуты некий мистер Бэнкс в кофейне с милым названием "Шарлотта", где Люк оказался с отцом, чтобы взять пару чашек капучино, и отправиться на очередное обследование. Все. Он помнил все.
Тогда же пришлось учиться жить по-новому: без Литы, с новым собой.
Люк окончил школу на два года раньше, чем все его сверстники, в шестнадцать с отличием. Тогда же впервые перекрасил волосы в голубой, исполнив тем самым одно из последних желаний сестры.
Дальше все пошло как по накатанной: медицинский факультет в Кембридже. Люк с радостью покинул Лондон. Этот город напоминал ему о Лите, которая теперь покоилась на одном из серых городских кладбищ. Он не любил ходить туда, потому что понимал, что ее там нет. Там никогда ее не было. Лита осталась в его памяти. Бедная, изморенная болезнью, с удивительными зелеными глазами девочка, которая улыбалась ему до самого конца, с тонкими руками-ветвями, со впалыми щеками. Ее русые пряди так и не отрасли, и единственная (все, что осталось у Люка от сестры) отправилась с ним в Кембридж, где Люк, увлеченный своей маниакальной идеей найти универсальное лекарство от злокачественных опухолей, учился днями и ночами напролет, сжигая свою юность, принося в жертву всем существующим и вымышленным богам свою молодость.

Он верил, что он ничего не теряет.

Его гипертимезия, ставшая камнем преткновения, ящиком Пандоры для многих ученых мира, срабатывала ему в плюс. Он пользовался своей болезнью в полной мере. Люк с огромной охотой отдавался на опыты и играл в пай-мальчика, готового полностью отдаться науке. Будни в Кембридже за книгами, выходные - в Лондоне в Королевском онкологическом госпитале, где лечилась Лита и куда на третьем курсе Люк устроился ординатором. Вечные, непрекращающиеся посещения Национального неврологического госпиталя при Лондонском университете, где за его психическим здоровьем следила целая когорта медиков и ученых, увлеченная изучением феномена "абсолютной памяти".Он только-только окончил университет. Карл Даглас, главный врач в Королевском онкологическом госпитале, пророчил Люку хорошее будущее. Он был уверен, что сын своих родителей, державших прекрасные аптеки в Лондоне, перенесший столь тяжелую утрату еще в ранней юности, способен был многое изменить в медицине.Вот если бы только не Том Сойер со своими "культурными" похождениями. Люк никогда не скрывал того, что знает Тома. Они часто проводили время вместе, весь коллектив знал о том, что Люк общается с известным музыкантом. И о том, что они близкие друзья. А еще о том, что если что-то вдруг случается, Люк везет Тома к себе успокаивать.
Зачем Лита просила его оберегать?
Зачем он вообще так нужен был ей?
Господи прости, какой дурак!
Какой же Том дурак...

- Ну что ты на меня так смотришь, Карл?
Карл сидит напротив и уже минут пять пялится на Люка, который, скрестив руки на груди уже в миллионный раз изучает его достаточно уютный, по мнению самого Люка, кабинет. Вот полки с книгами и папками, вот прекрасный кожаный диван, макбук на столе. Здесь, как и в каждом другом кабинете этого здания, пахнет лекарствами.
Он знает каждый поворот этих бесконечных коридоров досконально, где и что лежит, как давно это туда положили, сколько таблеток осталось у миссис Марли, лежащей в третьей палате. Знает о том, что позавчера в десять минут одиннадцатого мистер Хейли покинул госпиталь, подарив своей медсестре Рейчел, семнадцать алых роз и трижды пожал руку Карлу Дагласу, а потом еще раз пять, по-видимому, запамятовав, пожал руку самому Люку Харди за то, что они его спасли. Он знает о том, что полгода назад к ним привезли пятилетнюю девочку Маю умирать от того же диагноза, от которого когда-то умирала его сестра. Родители отказались от Маи, и Люк сам решил платить за ее лечение. Сейчас Мая шла на поправку.
- Люк… - старый, прожженный жизнью, хирург вдруг весь теряет над собой контроль и хватается руками за голову, впечатывается локтями в этот дубовый стол. Он уже чувствовал себя так, он уже чувствовал безвыходность ситуации, когда не уберег юную дочь Вениамина Харди, пришедшего к нему за помощью, как к старому хорошему другу. Только он один знает о том, что Харди тогда на коленях умолял его спасти Литу, - Люк…
Они оба знают, что сегодня весь Лондон облетела весть о том, что Том Сойер – гей и что вчера ночью «он неплохо оторвался». Они оба знают, что журналисты уже принялись полоскать его жизнь, что они начали раскапывать все новые и новые доказательства его распутной жизни. Ни один следователь не работал так чудесно, как эти шакалы. Рано или поздно они доберутся до Люка Харди, работающего в одном из самых престижных медицинских учреждений Великобритании хирургом. И они оба знают о том, какие слухи ходят о «том самом месте».
- Слушай, Люк! - он внезапно поднимает голову, и выглядит так, будто на него только что сошла благодать Господня, - У меня есть подвязки в Парламенте! Давай я попробую с кем-нибудь переговорить по поводу тебя.
- Карл…
- Нет, ты только послушай! От тебя тут же отведут все подозрения. Ну?! Мы должны что-нибудь сделать!
Люк вдруг начинает смеяться. Вся эта его напускная серьезность, вся его безэмоциональность трескается, обсыпается известкой. И вот ему будто уже десять, и он сидит напротив Литы, и смеется, что есть мочи. Своим заразительным звонким смехом. Как он похож на сестру сейчас. Как удивительно он похож на покинувшую их больше десяти лет назад Литу. Как сияют этим смехом его голубые глаза.
- Нет!.. – он только и выдает, что это короткое «нет» и  опять не сдерживает смеха. А перед ним сидит за столом шокированный Карл Даглас – он не понимает, почему Харди смеется. Нет, скорее где-то на грани своего сознания, он понимает, что у холодного, расчетливого Люка истерика, но он не может поверить в происходящее! Это все какой-то сюр! БРЕД! А Люк вдруг успокаивается, поправляет съехавшие очки, - Карл, я бы сам с этим справился. Слушай, серьезно, прекращай. Я не стану никого так подставлять. Лишь бы за Маей кто приглядел, тем более что у меня нет, и теперь точно не будет своих детей.
Он уже решил сегодня утром, что перепишет на нее все, что у него есть: квартиру, машину, оплатит ей учебу в университете. Ее красивые крупные локоны так напоминали ему о Лите. И зеленые глаза. И красивый смех, от которого он весь будто расцветал и опять начинал жить. Добрая девочка Мая станет внучкой его родителей, которые наверняка начнут сходить с ума от горя.
- Карл, долечи ее, пожалуйста. Я знаю, что с ней будет все хорошо.

Так и случилось. За ним пришли меньше, чем через два месяца. Люк понимал, что сопротивляться нет никакого смысла. Против него было полно доказательств, поэтому никто не стал вдаваться в подробности. Да и достаточно было того, что в свои двадцать шесть лет у него до сих пор не было жены, и с девушками Люк никогда прежде не был замечен.

ХАРАКТЕР
http://www.sidmen.com/storage/editor/line.png

- Люк Харди педантичен, настолько, насколько может быть педантичен, выросший в классической английской семье, человек. Он обожает порядок. В его доме всегда все лежит на своих местах. Пыль постоянно вытирается. Брюки идеально наглажены, обувь почищена.

- Внешне может показаться, что он абсолютно равнодушен ко всему происходящему. Но Люк левша и это сказалось на его психическом состоянии. Если бы не смерть сестры, после которой Люк замкнулся в себе, возможно, он бы бурлил эмоциями похлеще позитивной Литы, но депрессивными. Смерть сестры научила его тому, что нужно смиренно принимать судьбу такой, какая она есть. Но это не значит, что с ней нельзя спорить или идти наперекор.

- Да, Люк верит в судьбу. Даже притом, что он скорее ученый, чем лечащий врач, он верит в судьбу. И именно то, что он может с ней бороться, заставляет его верить в свои силы.

- У него аналитический склад ума.

- Он не в меру начитан.

- Он ненавидит когда лезут к нему в душу, не любит говорить о себе и своих чувствах. Это табу. Хотя сам Харди частенько придется самокопанию. И готов выслушать нытье других со спокойным лицом, но до чего же его это утомляет.

- Мало говорит - больше делает.

- Он влюблен в свою умершую в 12 лет сестру-близняшку. У него культ сестры. Он засыпается и просыпается с мыслями о ней. Кажется, что из этой ямы уже не выбраться.

- Прирожденный доктор. Он не в состоянии спокойно смотреть на страдания других. У него внутри все переворачивается, его будто пытают и разрывают на части, когда ему приходится видеть, как другие мучаются.

- Обожает духи. Как бы это странно ни было, Люк фанат духов. Именно женских цветочных легких духов.

ПРОБНЫЙ ПОСТ

ПРОБНЫЙ ПОСТ
http://www.sidmen.com/storage/editor/line.png
Сон-явь, в котором сестра выжила и выросла вместе с братом

Тихая-тихая песня из детства. Колыбельная, которую они с Литой слышали каждый вечер перед сном.
«Тихая ночь, священная ночь, все спокойно, все ясно…»
Родной голос матери на самой границе сознания. Он будто растет, окутывает своей мягкостью, проникает глубоко в душу, глубоко в сознание. Этот голос звучит ближе и ближе. И в какой-то момент сам Люк становится частью этого убаюкивающего голоса.
«Священный Младенец, такой нежный и уязвимый спит в небесном покое…»

...Частью самой Вселенной

Льет дождь, черный зонт устремился в небо острым набалдашником, прохожие прячущиеся под натянутыми на спицы темными полотнами - за запотевающими очками они похожи на размытые кляксы переусердствовашего художника, считающего, что четкость формы не важна, главное - суть. Люк опускается на корточки, поправляя синий осенний плащ и убирая разметавшиеся от ветра по лицу волосы. Скромный букет из фиалок ложится на землю перед надгробной плитой, на которой значится:
«Лита Жаклин Харли. 16 августа 1994 – 19 декабря 2006».
Льет дождь. Барабанят по крышам крупные капли. Лондон купается в молоке тумана. Люди прячутся за стеклами, под навесами, жмутся друг к другу тонкими фигурами, желая спрятаться от промозглой осени в родной душе и найти там приют.
Там, у входа на кладбище, он застыл на несколько минут, пораженный самим собой - он впервые за долгих четырнадцать лет сам пришел сюда, по собственной инициативе. Края аккуратного металлического забора с темной окутывающей прутья лозой исчезали где-то далеко впереди. И везде, куда только мог дотянуться взгляд, были надгробные плиты с выгравированными на них именами - архив целых поколений. Верхушки деревьев кутаются в серую дымку, и только их искореженные временем стволы будто изуродованные чьей-то сильной рукой торчат из-под земли и придают еще больше мрачности общей картине.
Он так и сидит на корточках у ее могилы. Дрожат руки. Он слишком давно сюда не приходил, чтобы поверить в то, что его родная сестра никогда не умирала. А теперь он видел доказательство перед собой. Льет дождь. Прыгают перед глазами буквы. И дождь становится только сильнее. Плывут перед глазами буквы. И волнение захлестывает Харди, сводит его с ума. Волнение, заставляющее его дрожать всем телом, заходиться от кашля; мир становится меньше и меньше; он уже не чувствует себя.
Ничто.
Англия тонет под этим дождем.
Англия умирает в этом тумане.
- Люк! - он резко оборачивается на звонкий женский голос. Бьет по сознанию легкий запах фиалок, - Люк, что с тобой?! - она взволнованно смотрит на брата. И ее изумрудные глаза глядят в душу. В самую душу. Он поднимает дрожащую руку и она будто свинцовая неохотно откликается на его желания. Зеленые глаза наполнены страхом. Подушечки пальцев ложатся на щеку с прекрасным румянцем, задевают мягкие русые пряди, - Люк, ты меня пугаешь! Неужели опять?! - она в страхе прижимает его к себе. Она сама немного ниже него. Ее хрупкая, тонкая фигура оказывается у него в объятиях. Ласковое тепло обволакивает. Все начинает плыть перед глазами. Он чувствует текстуру ткани ее легкого плаща, который ей так к лицу, сжимая зеленый хлопок в руках. Светлые нити волос щекочут его сомкнутые веки. Заботливый голос: "Все хорошо, успокойся" проникает глубоко в его нутро, прорастает торопливо побегами и в душе будто расцветает яркими красками весна...
"Опять?"
"Что "опять"?!"

Это ее "неужели опять" заставляет его вздрогнуть всем телом и придти в себя. Они стоят посреди огромного торгового центра, расположенного в Канэри-Уорф. Шорох тысячи шагов. Гул сотен голосов. Этот множащийся смех десятков раскрытых алых ртов безликих сущностей. Это его девять кругов Ада. Его Тартар. Он отстраняется от своей путеводной звезды. Он отстраняется от своей Немезиды, проникшей в его душу порочной любовью. Как бесконечно холоден ее прекрасный лик. И с его сухих, покрывшихся от времени трещинами, губ слетает вторящее ей, ему, всему этому слетевшему с катушек миру:
- Что "опять"?
Она непонимающе со страхом смотрит на Люка. Его невнятный образ, столько сотен лет граничащий с помешательством, с безумием, с сумасшествием, уже давно оставил след в ее душе. И она, разочаровываясь, устало отступая от него, осторожно касается его изможденного безумием лица:
- Люк... - он уже слышал это "Люк". Точно такое же. Тогда в белом кабинете Карла Дагласа, который не знал, что ему делать с угрозой, нависшей в очередной раз над домом Харди.
- Лита, но ты ведь... - он разводит руками, и мир замирает. Исчезают все краски. Исчезают все звуки. Люди. Дома. Реальность погружается в молоко лондонского тумана. В лицо ударяет ветер, разметав его русые волосы.
- Нет. Люк, я жива. Я всегда была жива. Пожалуйста, хватит. Я прошу тебя! Перестань! Ты пугаешь меня! Ты все время пугаешь меня! Я не могу больше так жить, Люк! Я не могу так жить! - она почти кричит. Время опять спешит вперед. Мимо проходят люди, некоторые оглядываются на нее. По красивой бархатной коже, по покрытым легким румянцем щекам стекают слезы. Ее рот дрожит. Она сама вся дрожит будто лист на ветру. Уже пожелтевший. Потерявший свой зеленый блеск лист. Но все еще живой. Такой живот. На самом исходе осени застрявший последним на тонкой голой ветви лист.
Его дорогая сестра.
И он силится вспомнить все, что случилось с ними за прошедшие четырнадцать лет. И его голову пронзает резкая нестерпимая боль. Как будто тысячи игл в одно мгновение впились в тело. Это все чья-то совершенно не смешная шутка! Чей-то злой розыгрыш!
Изображение идет полосами.
Выдает несколько раз ошибку.
Не было никогда никакого мистера Бэнкса, покупающего пирожное и чашку кофе в кофейне с милым названием "Шарлотта". Никогда не было никакой Маи, которой он завещал всю свою жизнь. Никакого кембриджского диплома. Никакой страшной смерти Литы. И Тома тоже не было.
Только Люк, которого много лет уже возят по врачам, в попытках вылечить от шизофрении...

В Нефасе ночь. Идет дождь. Он барабанит по стеклу крупными каплями. В комнате вспыхивает свет и Люк некоторое время с непривычки щурится. Головная боль бьет набатом. Он тяжело дышит с трудом поднимаясь на ноги. Пробирается вдоль стены, прижимая к ней тонкую ладонь, до ванной, чтобы смыть с себя ночной бред.

Как Вы нас нашли: реклама на форумах